Александр Барышников

Клад Соловья-Разбойника

Серия 4

Ваткарский полон

             — Горяч ты, воевода-батюшка, молод, вишь ты, неопытен, уж не гневись за прямые речи, — недовольно выговаривал Григорий. — Говорил же я, предостерегал...
            Светобор, не слушая кузнеца, порывисто ходил из угла в угол. Кормщик Кряж, растянувшись на полу, недвижно смотрел в потолок. Шустрый Якуня снова и снова ощупывал крутые бока матерых бревен, ища лазейки, но ее не было, не нахо-дилось выхода, не обнаруживалось даже маленькой щели — на совесть был срублен княжеский хлев, куда по настоянию ваткарских десятников были заперты ушкуйники. Люльпу яростно спорила с воинами, но ей удалось добиться только того, что разоруженных чужаков не связали по рукам и ногам. Но радости от этого не прибавлялось — выбраться на волю не было никакой возможности. В единственное крохотное окошечко не смог бы пролезть и маленький ребенок. Сенной люк был придавлен чем-то очень тяжелым и никак не под-давался. А с тех пор, как скот угнали на летние пастбища, земляной пол так высох, что превратился почти в камень, и голыми руками невозможно было отковырнуть даже маленький кусочек.
             ...Что слова? Пустой звук, шевеленье воздуха. Без всяких слов было понятно, что он, воевода, водитель боевой дружины, допустил промашку, которая может стоить жизни и ему, и верным его товарищам. Но разве это главное? Обиднее всего, что из-за ребячьего своего удальства он не сумеет выполнить наказ новгородского посадника, не сделает главного дела, за которым и послан в края далекие...
            Светобор вспомнил весь путь до Вятшей реки, все пре-пятствия, что встретились на этом пути. Гледенцев, за-творивших дорогу, одолел хитростью, добил мощью кулака новгородского. На Каме-реке рыскнул в сторону, вызволяя недруга своего Петрилу, но дурного в этом нет ничего, недаром же говорят новгородцы: на Волховском мосту дерись, а на чужбине друг за дружку держись. Юмшану поверил, вогуличу лукавому, — это худо, но, с другой стороны, дело обернулось потом не самым плохим боком, булгар упредили, сиди, знай, на острове да выглядывай гостей долгожданных. Не усидел...
            Снаружи, с улицы, слышались возбужденные голоса вотов, топот и ржанье коней, торопливая чья-то беготня. Через равное время мимо окошечка проходили сторожившие пленников дозорщики. Всякий раз один из них заглядывал в окошечко, корчил страшную харю и говорил одни и те же непонятные слова. Другой при этом громко хохотал.
            ...Не усидел, и была в этом какая-то загадка. Светобор вспомнил, как стоял он на нижнем мысу Зеленого острова и с необъяснимым волненьем пытался заглянуть за речной поворот. Что манило его, что властно призывало к себе? Это ч т о — т о было сильнее его, именно оно, понимал он теперь, помутило разум, заставило забыть о главном деле. Даже в душе своей он не решался как-то обозначить это, найти слово, присвоить имя, но помимо воли то и дело всплывали перед глазами одни и те же картины: по широкой поляне мчится во весь опор прекрасная всадница... падает с лошади... убегает от своего преследователя... Потом она стоит перед Светобором — испуганная, завороженная... Потом они идут рядом по лесной дороге...
             — Говорил же я, — тоскливо нудил Григорий, — не надо бы нам соваться в ихние распри...
             — Заткнись! — не вытерпел кормщик Кряж, поднялся на ноги и, отойдя в дальний угол, помочился на кучку засохшего навоза. — Без тебя, словогноя, тошно.
             — Не лайтесь, братцы, — смиренно попросил Якуня. — Утром наши придут, вызволят из полона.
             — До утра дожить надо, — мрачно сказал Григорий. — Единому Богу известно, что у нехристей на уме.
            Кряж зачерпнул широкой ладонью немалый ком размокшего навоза, неторопливо подошел к окошечку и, как только там в очередной раз появилась голова неугомонного дозорщика, влепил всю пригоршню в надоевшую рожу. Вот взвизгнул от неожиданности и бухнулся задом в траву. Другой дозорщик заржал по-жеребячьи и стремглав побежал прочь — похоже, ему не терпелось рассказать кому-нибудь о происшествии.
            Под улюлюканье и свист развеселившегося кормщика пострадавший, прокарябав заляпанные глаза пальцами, поспешно скрылся за углом. И в это же время из зарослей сада выбежала Люльпу. Едва сдерживая смех, она проворно подскочила к окошечку и передала Кряжу широкий острый нож. Ей очень хотелось заглянуть внутрь и хотя бы на мгновенье увидеть Светобора, но мешкать было некогда, и девушка тотчас скрылась в зарослях.
             — Вот тебе и нехристи, — сказал Кряж и небрежно вогнал нож в землю у ног Григория.
            Вновь появившиеся через некоторое время дозорщики проходили теперь на почтительном расстоянии от задней стены хлева. За высокой травой им и не видно было, как оседает почва под нижним бревном, как проворные руки сноровисто угребают землю, углубляя и расширяя заветный лаз на волю.
            Завернутый в холст труп юзбаши Серкача покоился на охапке березовых веток в прохладном полумраке Куалы, и боги с широкой полки свяшенного мудора равнодушно взирали на бездыханное тело.
            Ужас в душе Керчома незаметно сменился тихой радостью, сладким предвкушеньем новой жизни, ведь отныне именно он, Керчом, еще вчера, еще даже сегодня попиравшийся жестокой пятой прежнего верховного жреца, займет его место перед священным мудором, наденет его одежды, перейдет на правах хозяина в новое просторное жилище и, главное, унаследует огромную власть над умами и душами соплеменников. Он, Керчом, не пойдет путем глупого Уктына. Нет, ради этой безграничной власти Керчом смирит в себе низкие желанья, свойственные слабым людям. Всего себя он посвятит служению великим богам, и они даруют ему долгую и счастливую жизнь.
            С трудом загасив свет радости на лице своем, новый верховный жрец решительно распахнул дверь Куалы и торжественно выступил на широкое крыльцо. Он остановился на самом краю, вскинул вверх руки — и затихла площадь, умолкли крики, на полуслове прервались разговоры. Черный, до пят, наряд оттенял бледное печальное лицо, черная скорбь струилась из глаз и наполняла людские души.
            Резко взметнулся над склоненными головами сильный голос, и заунывные слова древней молитвы полились в небо, дабы великие боги благосклонно приняли к себе душу усопшего и не забыли в милости своей оставшихся жить на земле...
            К Ларо и Келею, стоявшим под березой неподалеку от Куалы, неслышно подошел один из воинов Нижнего племени.
             — Вождь! — шепотом обратился он к Ларо.
             — Говори.
             — Чужие уходят!
             — Не может быть! — изумился молодой Келей. — Как они вышли?
             — Чужие устроили подкоп, — доложил воин.
             — Голыми руками? — не поверил Ларо. — Куда смотрела стража?
             — Оба дозорщика... — воин опустил голову. — Их зарезали.
             — Кто-то передал чужим нож! — догадался Ларо. — Где они?
             — Чужие в саду, Люльпу ведет их к Княжьей башне.
             — Это она! — вскричал Ларо.
             — О боги! — прошептал молодой вождь. — Зачем вы отняли у нее разум?
             — Возьми — людей,приказал Ларо воину, — схвати чужих и приведи их сюда. Они нужны мне живыми.
             — Да, вождь. — Воин поклонился и исчез.
             — Ах, Люльпу, Люльпу, — тихонько причитал Келей.
             — Она заслуживает смерти, — сурово сказал Ларо.
             — Нет, только не это! — воскликнул молодой вождь и умоляюще посмотрел в неприступное лицо старшего собрата.
             — Я буду настаивать на ее смерти, — непреклонно отвечал Ларо. — Я нагоню страха на эту девчонку. Я заставлю ее раскаяться!
            Неожиданно Ларо улыбнулся и дружески похлопал Келея по плечу.
             — Тебе, вождь, останется только защитить ее. Когда ты храбро спасешь Люльпу от неминуемой гибели, она обязательно изменит свое отношение к тебе. Она полюбит тебя, Келей, и станет тебе верной женой.
            Страх в глазах Келея сменился радостью и восхищеньем.
             — Ты мудр, Ларо, как черный ворон! — искренно воскликнул молодой вождь. — Теперь я окончательно убедился в том, что именно ты и только ты должен быть ваткарским князем.
            Люльпу решительно вела ушкуйников сквозь густые заросли сада. Она была твердо уверена в правильности своего поступка. Ничто не должно делаться без ведома князя. Князь правит суд, своею волею решая судьбы людей; лишь в особых случаях он обязан советоваться с верховным жрецом. Уктын ушел из города, Керчома самовольно назначили вожди, они же, затеяв, похоже, еще одно самовольство, собрали народ на площади. Над Куалой струится дым жертвенного очага, но ведь без согласия князя Керчом просто самозванец. Нет, нет, решить участь чужих людей может только отец. И если она спасет пришельцев от неправедного суда взбесившихся вождей, это послужит укреплению власти отца.
            Так рассуждала Люльпу, и здравый смысл подсказывал, что эти рассуждения безошибочны, но сердце было переполнено не дочерним долгом, не раденьем к укреплению княжеской власти — сердце ее трепетало от страха за судьбу молодого чужака, к этому страху примешивалась благодарность за спасение от мерзкой любви булгарина, но помимо страха и благодарности Люльпу испытывала чувство, которое никогда прежде не посещало ее душу. Оно пугало и манило, ранило и ласкало одновременно. Отпуская отодвинутую ветку и опасаясь ненароком хлестнуть ею шедшего следом Светобора, девушка повернула к нему разгоряченное лицо, глаза их встретились, и как будто огонь вспыхнул у нее под грудью, пронзил сладкой болью, горячая волна захлестнула сердце, затуманила голову. Люльпу пошатнулась, но тут же крепкие руки Светобора подхватили ее нежно и бережно, и это прикосновенье вызвало новую вспышку, и новая стрела сладкой боли пронзила ее...

Беда