|
 Домой Приключения и фантастика Сборник рассказов
ВОЕНМОРКОР
Году, кажется, в семьдесят пятом или около того отправили меня в очередную экспедицию на эсминце ЧФ " B-вый". Был я в то время младшим научным сотрудником одной военной исследовательской организации в старлейском звании и готовности к "бою и походу". Снабдили меня четырнадцатью ящиками аппаратуры, которую надо было проверить в экстремальных условиях морского похода, и помощником-мичманом, мгновенно исчезающим из виду при малейшем намеке на потребность в выполнении любой работы.
Прикомандирование на корабль перед походом на боевую службу (БС) редко обходилось без проблем и разногласий. Командир эсминца — пожилой (в моем тогдашнем восприятии), среднего роста, полноватый капитан второго ранга — тяжело вздохнул, понимая, что отделаться от меня он не сможет (есть директива сверху), а для размещения железяк и двух человек требуются помещения, каюты, места за столом и дополнительные пайки на камбузе. Он поинтересовался: будет ли какая польза от нас и нашей техники, кроме очевидного вреда. Я пообещал разбиться в лепешку, но показать на практике преимущества перспективной аппаратуры для облегчения военной службы.
— Ага, — сказал командир, — слыхали: нажимаешь кнопку — рюкзак на спине и никаких проблем.
— У нас с собой новые приборы локации. Сядем на хвост американцам — не скроются. Наверняка, половину похода корабль на слежении будут держать.
— Ну-ну, — скептически ответил он и, вызвав старпома, поручил ему вздорное дело по размещению нашей группы.
Моего мичмана Валентина сравнительно безболезненно удалось внедрить в каюту к двум баталерам — продовольственнику и финансисту. Эти мичмана были, как бы, представителями отдельной касты и не допускали к проживанию в своей трехместной каюте членов других гильдий. Валентин, как человек со стороны, был допущен в узкий ограниченный круг. Аппаратуру пристроили в небольшую каптерку на надстройке, удалив оттуда запасы какой-то заплесневелой парусины. Боцман очень удивился, обнаружив это в своем хозяйстве. Старпом же, пользуясь его смущением, экспроприировал помещение в мою пользу.
Когда была предпринята попытка моего внедрения в каюту командира БЧ-2 при выдворении оттуда "бычка-три", разразился скандал. Командир БЧ-3 капитан-лейтенант Михаил Врубель заявил, что скорее зарядит собой торпедный аппарат левого борта, чем покинет родную каюту. Он убедительно сообщил, что видал нас всех последовательно в одном и том же гробу, а ему срочно нужно готовиться к экзаменам в академию, что возможно осуществить только в своей каюте. А академия крайне необходима для того, чтобы покинуть, наконец, задолбанный плавсостав, наделать детей и жить по-человечески. Становилось ясно, что жена грозилась его бросить при невыполнении этой программы. Свою речь он завершил аксиомой, что жизнь дается один раз и прожить ее надо в Питере.
Решение нашлось компромиссное. Мне выделили соседнюю, ужасно тесную одноместную каюту без умывальника и с малюсеньким, с ладошку ребенка, навечно заваренным иллюминатором. Но предоставили право посещения соседей для выполнения процедур самообслуживания и личной гигиены.
Мое новое жилище корабельный врач старлей Женя ранее использовал как филиал амбулатории для хранения медикаментов и неприкосновенного запаса спирта — шила.
Поэтому дверь в каюту была особо усиленной и оснащенной двумя внутренними запорами и одним навесным замком. При этом доктор уверял, что шило кто-то ворует, разбавляя НЗ водой. Перебазируя свои запасы в другое секретное место, он для убедительности дал всем попробовать по двадцать грамм. Мы согласились, что продукт жидковат, но пить, все же, можно. Продолжить дегустацию старпом запретил, легонько всех обматерил для порядка и, с чувством выполненного долга, отправился на мостик — готовить корабль к убытию на БС.
Не успел я осмотреться на новом месте, как появился Валентин и сообщил, что хочет припрятать у меня в каюте некоторые продукты, которыми с ним поделились баталеры. Я попробовал возразить, но мичман уверенно заявил, что к себе следует тащить все, кроме болезней. Было бы наивностью — пытаться это оспорить, теряя в его глазах авторитет и вызывая сомнения в своих умственных способностях. Скрипя сердце, я согласился. Тем более, что после предложенного доктором шила-аперитива очень хотелось чего-нибудь съесть.
* * *
Поход был для меня, да и для всего экипажа, достаточно удачным и спокойным. Думается, в этом была большая заслуга командира, который изредка появляясь на людях, олицетворял своим внешним видом уверенность в успехе и основательность во всем. Многих удивляла его способность мгновенно вникать в обстановку, появляясь на мостике. Извлекая из своего подсознания никому не известную информацию о состоянии моря, глубинах, ветре, течении и множестве других факторов, он мастерски овладевал положением. Старпом и доктор, однако, были на него в обиде за то, что он слишком быстро уничтожал корабельные запасы шила. Заступая на командирскую вахту, он частенько позволял себе принять грамм сто пятьдесят неразбавленного и сладко задремать в полутьме мостика. Но стоило только вахтенному офицеру обратиться к нему с вопросом, он сразу поднимал голову и был готов к действию. Его неравнодушное отношение к спирту стало известно широко за пределами корабля и, поговаривали, что после этого похода его планируют отправить на какую-то береговую должность. А тут еще и замполит перешел в разряд командирских недругов.
Однажды поздним утром командир, хорошо выспавшись, появился на мостике в отличном настроении. Погода была ясная, солнечная, но без жары и пекла. Средиземное море казалось спокойным и ласковым. Командир огляделся по сторонам, взял микрофон КГСа и скомандовал:
— Желающим ловить рыбу собраться на юте. Камбузному наряду вынести лагуны. Боцману выдать снасти!
Через две минуты на мостик с выпученными глазами примчался замполит и, задыхаясь от бега, сообщил, что командир своим объявлением сорвал ему политзанятия. Командир, пытаясь его успокоить, предложил перенести посиделки на период дождливой и ветреной погоды. Но тот, побледнев от такого святотатства, обвинил командира в оппортунизме. А борьбу с этим гнусным явлением замполит считал своей главной задачей в жизни и даже собирался написать философский труд на эту тему. Толстую тетрадь с заглавием "Оппортунизм в современном социал-демократическом движении" я видел, как-то, у него в руках. Они так и не помирились до окончания похода. А замполит слыл человеком злопамятным и мстительным.
* * *
Почти все свое свободное время я находился в соседней каюте, где обладал правом пользования умывальником. Особенно, мы сдружились с Мишей. У нас оказалось много общего, а, прежде всего, воспоминания детства, проведенного в Питере на Большой Охте. Свою художественную фамилию он носил с некоторым стеснением и затруднялся объяснить ее происхождение. В школе его обзывали "рублем", но финансов это не прибавляло. Он вполне ответственно готовился к поступлению в академию, ибо ультиматум жены воспринимал очень серьезно. Глаза покраснели от бессонных ночей за книгами и конспектами, но упорству его, казалось, не было предела.
Собравшись однажды небольшой компанией человек пять, мы отмечали какой-то праздник, умеренно злоупотребляя алкоголем. Мы бы охотно перешли в неумеренную зону, но ресурс был крайне ограничен. Попытка втянуть Врубеля в преступный круг не удалась. Он вызывающе игнорировал коллектив, листая свои фолианты. Тогда, он сам — стал темой нашего разговора. — Я думаю, — сказал механик, — что Мишка зря так надрывается. Он, как носитель боевой медали, пройдет в академию вне конкурса без всяких проблем. (Медаль "За боевые заслуги" Врубель получил за участие в разминировании Суэцкого канала после арабо-израильских разборок. Несколько раз мы пытались выведать у него особенности боевых заслуг, за которые он награжден, но безуспешно. Единственный раз в состоянии легкого подпития он грубо обругал обе противоборствующие стороны. Его слова о том, что стадо баранов эффективнее и грамотнее своим дерьмом создает минную угрозу, остались нерасшифрованными.)
— Ничего ты не понимаешь, — ответил артиллерист Виктор, — наличие медали надо тщательно скрывать до последнего момента заключительного подведения итогов работы приемной комиссии.
Виктор дважды поступал в академию и знал в этом деле толк. Он был уверен, что не прошел из-за сомнительной национальности родственников по линии жены. Его готовность снова пытаться штурмовать вершины наук пугала и настораживала командование бригады.
— Почему это? — Встрял в разговор сам Михаил.
— А потому, что медалисты ставят комиссию в затруднительное положение. Представьте: в день окончательного формирования списков лиц, зачисленных на учебу, поступает указивка сверху — принять еще Петрова, Сидорова и Пупкина. Надо кого-то вычеркнуть. А этот кто-то — кавалер "ЗБЗ". Вне конкурса, выкидывать нельзя. Комиссия — в ауте. Единственный способ состоит в отсеве медалистов еще на этапе медкомиссии или даже при отборе на флотах.
— И что же делать?
— Медаль держать в рукаве до последнего, как козырную карту, а для введения мандатной комиссии в заблуждение размахивать перед ее глазами какой-нибудь хреновиной, вроде почетной грамоты или статьи в газете "Стой! Кто идет?", посвященной отличнику БП и ПП капитан-лейтенанту Врубелю.
— Что за газета? — механик сделал круглые глаза.
— Так сухопутчики называют свои окружные печатные органы. А наша флотская, "Флаг Родины", ничем не хуже. — Виктор был доволен произведенным эффектом. Наконец-то пригодился его жизненный опыт.
После некоторых размышлений и обсуждений предложения артиллериста были приняты и Миша сел переписывать характеристики и анкеты, выкидывая отовсюду упоминания о награде. Для создания дымовой завесы решено было отправить в газету статью об отличнике Михаиле. Корреспондентского опыта ни у кого не было. Однако, доктор Евгений предложил мою кандидатуру, ссылаясь на то, что научному работнику — МНСу, это ближе и доступнее. Он намекнул на то, что мне предстоит еще писать диссертацию и надо набираться опыта. Я начал отбрыкиваться, но когда Виктор выразил сомнение в моих способностях ("Куда ему, салаге?"), — согласился. При этом было заключено пари о том, будет или нет опубликована моя статья. Мы с Витей, как положено, поспорили на бутылку. Остальные присутствующие и разбивающие сделали свои ставки. Мишка поставил на меня три бутылки коньяка против канистры шила механика.
* * *
В течение нескольких последующих дней я метался между своим экспериментальным локатором и мостиком. Стояла задача — выйти на визуальный контакт с авианосцем и доложить наверх о его местонахождении. Все имеющиеся данные указывали, что надо следовать на юг. Мой прибор показывал на запад. Командир почесал затылок и приказал идти на юго-запад. Двое суток я спал урывками, постоянно пытаясь уточнять режимы работы капризного прибора, но он упорно показывал не туда, куда все остальные. Даже мичман Валя проникся идеей и нес вахту у экранов, не высказывая отвращения. Наконец, мы вышли в точку, из которой невозможно было провести среднюю линию. Пути — диаметрально противоположны.
— Куда, — спросил командир, с подозрением глядя на меня.
— Курс — триста тридцать, — ответил я, пытаясь сообщить максимальную уверенность своему голосу.
— Рукой покажи, — уточнил командир.
Я вытянул руку в направлении северо-запада.
— Ну, Ну, — произнес он и скомандовал: — Курс — триста тридцать.
На этот раз — повезло. Прибор оказался удачным, но лавры достались мне. Всегда бы так. Теперь командир всерьез относился к моим словам. А я вынужден был себя сдерживать, чтобы непродуманным заявлением не подорвать доверия к себе. Тяжелая ситуация.
* * *
Наступило время написания репортажа о Врубеле. Чего только я не придумывал. Собирал мнения всех офицеров и мичманов. Брал интервью у матросов. Заставлял Мишу рассказывать о семье, детстве и любимых фильмах. Фотографировал его в различной обстановке. Нашел трех матросов — любителей рисовать и вместе с ними сделал несколько зарисовок ком. БЧ-3 за работой. Взял у доктора справку о сделанных ему прививках и общем состоянии здоровья. После того, как я попытался отобрать у него письмо из дома и фотографию жены, он стал от меня прятаться. Когда через неделю мы встретились с танкером, следующим в Севастополь, я передал с почтой два экземпляра баллады о Врубеле. Там было все, что только возможно собрать на корабле, с художественными иллюстрациями, фотографиями, протоколами и выписками из вахтенного журнала. Моей особой гордостью был, найденный у Миши в кармане билет на симфонический концерт, который он не смог посетить из-за выхода корабля в этот день на БС. Он на этот концерт идти все равно не хотел, но жена всучила ему билет насильно. Свой долг я выполнил. Такую статью нельзя было не опубликовать. Подписал я все это: "Ваш военно-морской корреспондент" (сокращенно: Военморкор), звание и ФИО.
* * *
Не прошло и четырех месяцев, как мы вернулись в родную базу. Я был настолько умотанным, что не узнал жену и дочку, встречавших корабль на Минной стенке. Когда мы швартовались, Мишка показал в сторону причала и, причмокнув, сказал,
— Глянь-ка, какая женщина симпатичная с ребеночком, там, левее оркестра.
Михаил давно хотел завести детей и был неравнодушен к таким картинам. Я пробежался взглядом по всем встречающим и констатировал:
— Моих нет.
Оказалось, Врубель показывал как раз на моих, что выяснилось уже на причале, когда я пытался пройти мимо, не отзываясь на оклики. Сейчас сказали бы: крыша поехала. Мое семейство было замечено и командиром. Он прислал на причал вахтенного и пригласил жену осмотреть эсминец и условия нашей службы и быта. Пока она с маленькой дочерью на руках поднималась на корабль, по каждому борту пробежали мичмана и предупредили матросов о временном запрете на матерную лексику. Жене запомнились крайне испуганные лица матросов, неожиданно появляющиеся в иллюминаторах и проходах. Я показал ей соседскую каюту, моя была совершенно непрезентабельна. Командир лично нас проводил. Такой высокой чести я не ожидал. Спасибо локатору и вере в технический прогресс.
* * *
В Доме офицеров я трижды пролистал подшивку газеты "Флаг Родины" и только на четвертый раз обнаружил заметку за своей подписью. В четырехсантиметровом квадратике сообщалось, что хорошо руководит БЧ-3 на боевой службе каплей Врубель, а будет еще лучше, когда закончит академию, куда его направляют командование и партийная организация. Ни хрена себе — статейка, подумал я, осторожно выдергивая газету из подшивки. Тем не менее, победителей — не судят. Пари я, несомненно, выиграл, что и подтвердилось соответствующей расплатой на эсминце между участниками и свидетелями пари. Пили вшестером несколько дней в свободное от отдыха и службы время.
* * *
После похода командира перевели на берег каким-то полномочным руководителем по боевой подготовке. Встретил я его, однажды, на двенадцатом причале в мрачном состоянии духа. На мой вопрос:
— Не стала ли причиной ухода дурная примета — женщина на корабле? — он невесело рассмеялся и сказал:
— Я знал, что ухожу, и мог себе кое-что позволить. А жене — привет.
Как дорогую реликвию храню я корешок почтового перевода на сумму один рубль четыре копейки от редакции флотской газеты. Это — мой гонорар за заметку о Михаиле Врубеле. Выполняя наш хитроумный план, он поступил в академию, что косвенно указывает на правильность выбранной стратегии. Помог ли мой военморкоровский труд, не знаю. Но уж точно, не повредил.
<<<< Назад в cборник Подробно об авторе здесь Подробно об авторе здесь >>>>
E-mail:litovkin@au.ru, litovkins@mail.ru
© Copyright 2001 |
