|
Александр Барышников Клад Соловья-РазбойникаСерия 5 |
|
|
Александр Барышников Клад Соловья-РазбойникаСерия 5 |
|
|
Третья попыткаВ тени кормового шатра возлежал на мягких подушках бий Торымтай. Затянувшееся путешествие истомило булгарского героя, давно наскучила картина плавно убегающих назад речных берегов, и за неимением иных занятий он без интереса наблюдал за тем, как рабы с привычным безразличием вздымают тяжелые весла. Что движет этими тупыми бессловесными тварями? Что помогает им так долго и терпеливо выносить страдания? Вот молодой урус потеет и корчится над толстым древком. Разве это существо похоже на того восхитительного безумца, который нынешней весной храбро карабкался по штурмовой лестнице и готов был в одиночку порушить ханскую столицу? Бий Торымтай хорошо помнил и встречу на Ага-Базаре — молодой урус был уже пленником, но как гневно сверкали его глаза, какой решимостью была наполнена его уязвленная душа! Внезапное появление девочки, похоже, родственницы, помешало храбрецу снова проявить свой неуемный нрав, однако бий Торымтай уже принял вызов и хотел продолжения. Именно поэтому восставший раб остался в живых и оказался среди гребцов передовой лодки. Бий Торымтай с нетерпением ждал новой вспышки, и открыто ненавидящий взгляд пленника говорил о том, что поначалу такая вспышка была возможна. Но время шло, ничего не происходило, гнев и ненависть в глазах уруса постепенно угасали и незаметно сменялись тоской, безразличием и тупостью. Ясно, что унижение и непосильная работа превратили его в презренное животное, но непонятно, что позволяет этому животному выжить? Может быть, его поддерживает урусская вера в предначертанье свыше? Согласно этой нелепой вере, судьба человека есть путь, определенный их богом. Какие бы несчастья не выпали на долю живущего, он не в силах свернуть с очерченной небом дороги. А чтоб не так тошно было маяться на этом скорбном пути, они утешаются мыслями о грядущем воздаянии. Такова доля урусов. Бий Торымтай тоже верит в судьбу и счастлив, что его вера совсем другая. Судьба — не дорога, не узкое речное русло с неподвижными берегами. Судьба — это очень щедрый подарок, вручаемый всемогущим Аллахом всякому входящему в этот мир. Его можно сравнить с огромным драгоценным куском тонко выделанной кожи, из которого каждый волен сделать все, что только захочет. Сшить добротные сапоги, чтоб было удобно и приятно шагать по дороге жизни. Сплести изящный пояс, чтоб заманивать красавиц. Обменять на огромный бурдюк с хмельным вином. Связать аркан и душить невинных. Судьба бия Торымтая — он давно знал это — обтянуть небесным подарком свой щит и выйти на битву с врагами родины. Только так может жить настоящий воин. И если бы по воле слепого случая он оказался на месте этого молодого уруса, то скорее умер бы, чем подчинился чужой воле. Воины здешней крепости сказали, что в стране вотов появились чужие люди. Они убили наместника и, похоже, затевают что-то против Булгарии. Здесь, в этих унылых дебрях, именно он представляет свою страну и ее законные интересы. Значит, чужие люди затевают что-то против него, именно его хотят они подчинить своей воле. Что ж, пусть попробуют. Добровольно выбрав судьбу воина, он никогда не пренебрегал своим долгом, и великий Аллах всегда был на стороне бия Торымтая — да, воистину, великий Аллах благосклонно относится к тем, кто благоразумно распоряжается его священным даром... В шатер вошел и склонился в поклоне один из батыров. — Говори,— разрешил бий Торымтай. — С последней лодки передали, что какие-то люди идут по реке вслед за нами и очень быстро приближаются. Вот и началось, подумал бий Торымтай, после чего поднялся с подушек и вышел на залитый солнцем кормовой настил. — Не надо волноваться раньше времени,— спокойно сказал он встревоженным батырам.— Как раз в это время жители страны вотов везут дань в Булгар-Кала. Может быть, они хотят проделать путь до ханской столицы вместе с нашим караваном. Мы ведь промчались мимо Ваткара без остановки, и они спешат к нам присоединиться. Прошло немного времени, и бию Торымтаю доложили, что догоняющие хорошо вооружены, а их необыкновенно быстрые лодки совсем не похожи на неуклюжие посудины местных жителей. Те самые чужие люди, утвердился в первоначальной догадке бий Торымтай и нахмурился. Можно было бы попробовать оторваться от преследования, для чего посадить на весла батыров и хорошенько поторопить рабов. Такое уже было на Чулман-су. Но рабы измотаны долгим путешествием, батыры непривычны к весельной работе и, главное, ему, одному из лучших воинов своей страны, идущему по земле подвластного Булгарии народа, не к лицу спасаться бегством. Надвигался новый поворот. Следуя за линией речного стрежня, булгарский караван изогнулся тугим луком, но прежде чем передовое судно скрылось за выступом берега, бий Торымтай успел разглядеть в дали верхнего плеса лодки преследователей. Они и вправду приближались неправдоподобно быстро, они словно летели над водой и, казалось, готовы были взмыть в небо. — Передайте — назад,распорядился бий Торымтай, — сразу же после поворота всем пристать к берегу и высадиться из лодок. — Что делать с рабами? — спросил тархан Чаганай. — Расковать и угнать подальше от берега. После того, как закончится этот бой, рабы понадобятся нам для продолжения плавания. Вскоре булгарские лодки одна за другой ткнулись носами в береговые пески, зазвенело железо, заскрежетали замки, бичами, тычками и пинками рабов погнали сквозь ивовые заросли. Бий Торымтай, скрестив руки на груди, неотрывно смотрел на молодого уруса — ну что, парень, может быть, попробуешь еще раз? Не бойся, я не убью тебя и даже не покалечу. Напротив, третья твоя попытка, буде она случится, вызовет мое уважение к тебе, и в глазах моих ты снова станешь человеком... Но нет, молодой урус, тяжело волоча ноги, проплелся мимо и даже не поднял глаз своих. Бий Торымтай вздохнул и отвернулся. А сердце Микулы взволнованно трепыхалось в груди — впервые за долгое время ноги были свободны от цепей, тяжелое весло осталось в лодке, надсмотрщиков было всего пятеро... Но именно за это долгое время ноги его почти разучились ходить, они не слушались хозяина, руки болтались засохшими ветками, и он с трудом двигался в гуще нестройного стада своих таких же обессиленных товарищей. — Держись, — парень,подбадривал Наум, с которым за время полона Микула крепко подружился.— Чую-ведаю, недолго нам осталось — туда ли, сюда ли... Лодки видел на реке? То-то же. Остановились на широкой, залитой солнцем луговине, откуда видна была пологая дуга прибрежного кустарника и высокий красный обрыв противоположного берега. Микула повалился наземь, ткнулся лицом в траву, вдохнул истомный, дурманящий запах. Его все еще покачивало, и никак не верилось, что он на твердой земле. Ах ты, и птицы-то здесь поют по-другому — невидимый жаворонок звенит серебряным горлышком высоко-высоко, где-то слева, а чуть правее и ниже недоверчивый чибис все задает свой вековечный вопрос — чьи вы... А чьи мы? Мамкины-тятькины, под солнышком родились, на земле выросли, она, родимая, на волю выпустила, выкормила-выпоила, она же, как срок настанет, и обратно примет. Если сегодня, прямо сейчас, придет миг последний — здесь, на широкой и теплой ее груди, не так обидно встретить смерть свою. Пусть в чужом краю, но на земле, а земля чужою не бывает. Распухшими пальцами рванул полную пригоршню дернины, заглянул под коренья — такая ли, как на родине? Нет, малость другая, песок-суглинок, и болотом пахнет, но... Удивленно почувствовал твердую тяжесть кулака своего, зажавшего помятые, перемешанные с почвой травные стебли. Уперся-толкнулся голой пяткой — своротил упругую кочку. Не чужая — она самая, родимая Мать-Сыра-Земля, она силушку дает, больше некому... Ой да пособи, Мати, дай могуты-дерзости, оборони-укрой от худа лихого, от лиха худого, не оставь в горе-злосчастье сына крестьянского Микулушку... Поднял ожившее лицо, глянул исподлобья на булгарских воинов. — Сдурел? — всполошился Наум. Микула не ответил, засмеялся только. Открыто, не таясь, подошел к ближнему булгарину, плеснул в лицо песком-глиною, выхватил у ослепленного саблю, без жалости снес склоненную голову. Это за братца меньшого Любима, в окских волнах по милости псов булгарских сгинувшего... Закричал-побежал второй надсмотрщик — не добежал, споткнулся о чью-то выставленную ногу, навалились дружно, задушили, пыхтя и ругаясь, голыми руками. Остальные трое сбились в кучку, выставили вперед кривые лезвия, да разве холодным железом остановишь полыхнувший на воле костер затаенной злобы-ненависти? — Вот и все, брат Наум, — Микула подмигнул товарищу, вырвал клок сочной травы, неспешно протер окровавленную саблю. — Теперь уходите. Дорогу не подскажу — сам не знаю... — А ты? — перебил Наум. — У меня свои дела — с одним давним знакомцем потолковать надобно. — Брось, парень, плетью обуха не перешибешь. Не для того ты волю добывал, чтоб с жизнью понапрасну распрощаться. — Уходи, брат Наум, уводи людей, пока булгары вас не заметили. Да и мне пора. Прощай! Микула повернулся и, стараясь поскорее убраться с открытого пространства, быстро побежал к ближним приречным кустам. Углубившись в заросли, неожиданно наткнулся на затаившегося в изгибе речного берега батыра, который напряженно всматривался в даль верхнего плеса и, похоже, не услышал приближающихся сзади шагов. Поджидает преследователей, чтоб предупредить своих, сообразил Микула. — Эй! — позвал негромко. Батыр резко обернулся, и тут же отточенное жало сабли впилось в его горло. Удар был таким скорым, что булгарин не успел крикнуть. Это за сестрицу Жданку, что безвестно в полоне булгарском томится... Микула сорвал горсть молодых ивовых веточек, неспешно протер окровавленный конец сабли — так рачительный хозяин протирает намокшую от росы косу... Вспомнились слова Наума, ярого хулителя грецкой веры: смирение слабого есть соблазн для дерзкого. Все верно, брат Наум, — дерзкие должны получать отпор при жизни, дабы впредь неповадно было творить дела неправедные. Микула перешагнул через безмолвного батыра и выглянул из зарослей. Справа, совсем близко, вдоль испещренных следами песков, сбились в кучу пустые булгарские лодки, легкий ветерок слабо колыхал пологи шатров и обвисшие зеленые хоругви. Воинов не было видно — они затаились по кустам в ожидании боя. Слева, за изгибом берега, весело искрился верхний плес, по глади которого стремительно приближались необыкновенно быстрые лодки неведомых воинов. Невольно залюбовавшись их уверенным полетом, Микула вдруг одумался — хоть и рядом булгары, а ведь не успеть, пожалуй, добраться до их ненавистного воеводы. Перехватят по дороге батыры, ладно, если просто убьют, а если нет? Если снова супостат его проявит милость свою, которая хуже смерти? Ну что ж, пес булгарский, был ты силен на стене городской, когда я в одиночку по лестнице карабкался, был ты могуч на рынке невольничьем, когда стоял я перед тобой рабом-полоняником. Там-то милость проявлять немудрена наука. А каков же ты герой в деле ратном, в искусстве воинском? Думая так, Микула уже ломился сквозь заросли навстречу неведомым лодкам. Отдалившись от поворота, выбрался на открытое пространство и ходко припустил по влажной кромке речных песков. Искристый речной мир весело запрыгал перед глазами, но все же через малое время сумел Микула разглядеть, что на носу передовой локи стоит высокий белокурый воин, в руке его продолговатый щит, на щите грозным восьминогим пауком топорщится солнечный коловрат. Свои! Да не просто свои — братья-славяне, хранители исконной дедовой веры! А белокурый богатырь — воевода их, не иначе. Микула призывно замахал саблей, солнечный зайчик скакнул над рекой, сверкнул в глаза белокурому воину, тот повернул лицо свое и внимательно глянул на берег. Микула отбросил кривое лезвие прочь, истово взметнул правую руку к Солнцу, сразу после этого передовая лодка резко повернула направо и вскоре же причалила. Остальные, подрабатывая длинными веслами, застыли в ожидании на средине реки. — Будьте здравы, братья! — Микула низко поклонился гребцам передовой лодки. Главный, покачнув светлыми волосами, ловко вышагнул на берег. — Будь здрав и ты, — ответил сдержанно и глянул прямо в глаза Микулы. — Кто таков? Зачем по берегу с саблей бегаешь? Парень ответил прямым открытым взглядом. — Зовусь Микулой, родом из-под Муром-града, ходил на войну да угодил в полон булгарский.— Посмотрел озабоченно в сторону поворота. — Притча долгая, а баять недосуг. — Саблю у сторожа одолжил? — усмехнулся воевода. Микула кивнул. — У сонного, небось? — Это он теперь сонный — век не проснется... Воевода засмеялся, а парень снова оглянулся на кусты в изгибе речного берега. — Востер ты, Микула, недаром что муромец. А чего головой-то все вертишь? — Так ведь вы, разумею, булгар смекаете-догоняете, а булгары за поворотом затаились, в кустах вас дожидаются. Я что и бежал-то по берегу... — Та-ак,— протянул воевода. — За поворотом, говоришь? А ты, по берегу бегая, не заметил, часом, дозор булгарский? — Заметил,— отвечал Микула. — Во-он в тех кустиках батыр ихний затаился было. Я на него случайно наткнулся, когда из полона бежал, ну и... — И этого усыпил? — воевода удивленно качнул светлыми волосами и снова засмеялся. — Да ты, вижу, для булгар ярее маковой настойки... — Смех смехом, но разделиться бы вам,— торопливо зачастил — Микула,часть дружины послать сухим путем в обход, прижать булгар к воде, лодки пустить ближе к тому берегу, чтоб стрелы не долетали, а как начнется — ударить с реки! — Затея — дельная,одобрил воевода и пристально, испытующе поглядел на парня.— Еще бы знато было, что в словах твоих ложь-измена не прячется... У Микулы разом перехватило дыханье, плечи обмякли, ослабли колени, глаза изумленно распахнулись и затуманились, невольные слезы медленными струйками потекли по пыльным щекам. — А ежели ты пособник булгарский? — напирал воевода. — А ежели послали тебя, чтоб сподручнее было силок на нашей шее затянуть? Я... — Микула попытался что-то сказать, но не смог — горло стянуло каленым обручем, тоска и обида сжали сердце в ледяную горсть, и весь он задрожал от внезапно подступивших рыданий. А воевода смотрел все так же испытующе и сурово, из-за спины его выглядывали настороженные воины, и под этими взглядами неуютно, тоскливо и страшно было стоять на теплом, веселом берегу безмятежной реки. — Они матушку — мою...вымолвил, наконец, Микула, — матушку и тятю убили, сестрицу в полон забрали, из-за них братец меньшой в реке потонул... Воевода молчал, не отводя взора. — Клянусь! Землей клянусь! — Микула рухнул на колени, черпнул полными пригоршнями влажного песка, покрыл тем песком склоненную голову. — Не веришь? — Встань! — послышалось сверху, и тут же сильные руки подхватили и подняли Микулу, потеплевшим взглядом воевода заглянул в глаза парня. — Прости, коли обидел, и не гневайся, время лихое, всякое случается. — Они матушку мою... — бормотал Микула, уткнувшись мокрым лицом в плечо воеводы. — Ну, полно, полно плакать, чай, не девица красная. Кличь меня Светобором. За предупреждение благодарствую от всей дружины новгородской. Как глазоньки просушишь, затею твою исполнить постараемся. — Да я ничего, — Микула, всхлипнув, отстранился от Светобора и вытер слезы ветхим рукавом. — Мне бы меч покрепче... — Найдется. — Воевода снова улыбнулся и потрепал парня по плечу. — Теперь скажи, много ли силы у булгар? — Две сотни батыров,— отвечал Микула. И в этом обманул Юмшан лукавый, подумал Светобор, вспомнив вогульского княжича. Кабы знать тогда, что силы равные, да сразу верной дорогой кинуться — давно бы уже гребли в сторону Нова Города... * * * Бий Торымтай окончил молитву и поднялся на ноги. Привычное общение с великим неземным покровителем наполнило душу спокойствием и уверенностью в своих силах. Аллах не оставит его в трудные мгновенья жизни, укрепит, поддержит и поможет осилить любую беду. Невидимый мощный щит воздвигнется перед чужаками, дерзнувшими посягнуть на поклоняющихся Аллаху, и меч небесный обрушится на их головы. Здравомыслящий человек ни за что не согласился бы оказаться на их месте... Впрочем, полководец должен уметь влазить в шкуру своего врага. А что же он, бий Торымтай, сделал бы на месте чужаков? Прежде всего и главное — осторожность. Он остановился бы перед поворотом и отправил разведчиков. Обнаружив врага, он разделил бы войско на две части — половина воинов пробирается по берегу и налетает сзади, другие, выждав подходящее время, нападают с воды. Враг зажат с двух сторон, и чем ближе сходятся нападающие, тем меньше возможностей выжить. Но ведь враг — это... О, как же вовремя он обратился к Аллаху! До молитвы такие простые и разумные мысли не приходили в голову. Воистину, Аллах не оставляет чад своих без помощи и поддержки. Он подсказывает пути, и чтоб воспользоваться этой подсказкой, надо сделать выбор. Выбор непрост, но времени нет, и решать надо как можно скорее. Бий Торымтай глубоко задумался и вдруг... и вдруг с удивлением осознал, что пытается вспомнить имя одной из своих наложниц. Она не была жемчужиной гарема, но он хорошо помнил ее большие черные глаза, приятный низкий голос... А вот имя вылетело из головы, хотя никогда прежде ему не приходилось жаловаться на плохую память. И при чем здесь какая-то наложница? Неужели проклятый Азраил пытается совлечь его с пути, подсказанного Аллахом? О, нет! Конечно же, бий Торымтай все вспомнил. Перед тем, как отправиться по велению хана в далекую вогульскую землю, тархан Ямгурчи устроил для близких друзей щедрое угощенье. Вот тогда-то он и подарил бию Торымтаю эту наложницу. С тех пор она живет в гареме, хорошо кушает, нежится на мягих подушках, а ее прежний хозяин... Так что же делать? Остаться на месте и, возможно, последовав за тарханом Ямгурчи, вдвойне обмануть ожидания великого хана, не выполнить обязательств, возложенных на самого себя... Или отступить, выждать время и ударить наверняка... Мудрецы Востока говорят: лучший бой тот, которого удалось избежать. Да, да, избежать, чтоб набраться сил. Ведь и кулак отклоняется назад, чтобы сильнее ударить... * * * — Они ушли! — разъяренный Микула беспорядочно метался по кустам и яростно рубил мечом ивовые ветви. — Они сбежали! — Успокойся,— остановил его Светобор. — Далеко не уйдут. — Так чего же мы ждем? — закричал Микула.— Зачем теряем время? — Успокойся! — повысил голос Светобор. — Всякая дорога начинается с первого шага, но прежде чем сделать этот шаг, необходимо выбрать верное направление. Он прошел сквозь кусты и выбрался на край зеленой, залитой солнцем луговины. Луговина была пуста, если не считать пятерых надсмотрщиков, которых, по словам парня-муромца, успокоили взбунтовавшиеся рабы-полоняники. За то короткое время, пока новгородцы обнаружили исчезновение булгар, те не могли преодолеть довольно протяженное открытое пространство. Низменное это место лежало в изгибе речной петли, а дальше, прямо перед Светобором, синел матерым лесом коренной берег. Нет, не успели бы булгары укрыться в том лесу. Пробираясь же по зарослям к месту боя, ушкуйники никого не встретили, значит, ушли булгары вниз по течению. Да и зачем им, чье царство лежит в полуденном краю, стремиться в обратную сторону? Вернувшись на берег, Светобор приказал порубить булгарские лодки. Ушкуйники споро принялись дырявить мечами деревянные днища, кромсать пустые шатры, ломать весла. — И все-таки он испугался меня,— чуть слышно, с затаенной гордостью, сказал Микула. — Ты о ком? — не понял воевода. Парень загадочно улыбнулся, явно наслаждаясь какой-то своей внутренней радостью, а потом коротко рассказал о своем глупом геройстве на стене ханской столицы, о полоне, о необъявленной войне с булгарским бием. — А он ведь ждал, — заключил Микула свой рассказ. — Стоял на этом вот месте и ждал. — И ты надеялся в одиночку одолеть опытного воина? — Да! — твердо отвечал Микула. — И он отступил! Светобор чуть приметно усмехнулся. — Мы, конечно, людишки маленькие, слабенькие, кабы не ты — плыли б сейчас по реке кверху брюхом... Кровь бросилась в лицо Микулы, он опустил голову и смущенно засопел. — То-то же! — Светобор стер усмешку с лица своего. — Одним пальцем, парень, разве что в носу поковыряться можно, а пять пальцев, в кулак зажатые — это уже сила немалая. За мечту твою гордую хвалю, но помни — один в поле не воин. Микула молчал, не поднимая глаз. — Ну, не серчай. Люб ты мне, Микула-муромец, сам по себе, а то, что веры дедовой держишься — вдвойне хорошо. Наших-то богов славянских немалая дружина, а вот как бог грецкий в одиночку с родом людским будет справляться — того не ведаю. Покончив с булгарскими лодками, дружина снова бросилась в погоню. Меньшая ее часть неспешно сплавлялась на ушкуях вниз по реке, основные силы шли сухим путем. Ниже по течению реки, там, где она приближалась к высокому берегу, лесные деревья вплотную подступили к приречным ивовым зарослям. Оттуда, со стороны леса, и услышали ушкуйники негромкий чей-то голос. — Микулка! — звал из чащобы невидимый человек. — Скажи, чтоб не стреляли! Это я! — Наум! — обрадовался Микула и повернулся к Светобору. — Товарищ мой, вместе в полоне томились. Выходи, Наум, не бойся! Мужик вышагнул из-за дерева и, опасливо оглядываясь назад, приблизился к Микуле. — Живой? — спросил, словно не веря глазам своим. — Живой, — подтвердил парень и крепко обнял Наума. — Обожди, — Наум высвободился из объятий и показал пальцем в лесную чащу.— Если ты, воевода, булгар смекаешь, так они ушли в ту сторону. Ходко шли, почти не оглядывались, по сторонам не осматривались... Рядом со мной промчались и не заметили. — Благодарствую. — Светобор качнул светлыми волосами и повернулся к ушкуйникам. — Кряж! Отправишься со своими по булгарскому следу. Похоже, от реки они уходят, в лесах решили схорониться. Но рано или поздно надо будет им заворачивать — туда ли, сюда ли... Вот и узнай, куда, а как узнаешь — шли гонца. |
