|
Александр Барышников Херувим опальныйОписание не совсем обычного сна в трех картинах, пяти рассказах с Прологом и Эпилогом |
|
|
Александр Барышников Херувим опальныйОписание не совсем обычного сна в трех картинах, пяти рассказах с Прологом и Эпилогом |
|
|
ПрологВ ней звезды водят стройный хоровод, Всему своя дорога, свой черед, И нерушим порядок неизменный. Хвала Творцу! Он создал вдохновенно Великолепный, чудный мир Земли И сделал все, чтоб люди жить могли, Приняв с любовью жизни дар бесценный. Хвала Творцу! Ведь я живу на свете, Земную днесь вкушая благодать… Хвала, хвала! И даже строки эти Я без Него не смог бы написать. Родной земли простой и скромный житель, Гляжу на небо в сумраке ночном: Там, говорят, есть Райская Обитель - Всех душ благочестивых вечный дом. В непознанной космической дали Нет времени, пространства и страданья - Там только Свет... Доходит до Земли Лишь слабый отблеск мудрого сиянья. И я в земной полуночной глуши Пытаюсь философствовать несмело: Душа в ответе за томленье тела, А тело — за метания души. Неясно мне, насколько это верно, И можно только лишь предполагать, Что оба компонента равномерно Должны бы друг за друга отвечать. Моя душа не блещет благочестьем. Ночной порой, как сон меня сморит, Мы с нею не всегда бываем вместе - Я сплю; она, свободная, летит. Наверно, в самовольных тех полетах Ей удалось на Небе побывать… Ну, не в самом Раю, а лишь в воротах, Но все же грех, придется отвечать. Одно уж к одному. Я не горюю, За все отвечу честно, не спеша, Но прежде притчу расскажу такую, Которую услышала душа. Вернее, подсмотрела зорким оком, А поутру на Землю принесла. Я разглашу, и пусть Всевышний строго Рассудит наши грешные дела… Картина перваяРайская Обитель. Святой Петр и новоявленный АнгелСвятой Петр: Великому закону обновленья Подвластно в мире все без исключенья - Таким сей мир устроил мудрый Бог. И даже здесь, где вечность поселилась, Без перемены жизнь не обходилось. Чтоб поддержать порядок мирозданья, И укрепить, и обновить его, Ты создан был Творцом из ничего... Ты Серафим — вот роль твоя и званье. Поэзия — стезя твоя отныне! Трудись, не помышляя о гордыне... Ты — совершенен сразу, изначально, Но, прежде чем начнешь стихи слагать, Хочу предостеречь и удержать От действий, что кончаются печально. Искусный, но неопытный служитель, Узнай и помни, как живет Обитель. Здесь, в Райских Кущах, мирных и тенистых, Средь гимнов и пленительных стихов, Вкушая сладость неземных плодов, Порхают души праведников чистых. Там, на Земле, они достойно жили И вечное блаженство заслужили... Покой души оберегает Ангел, Музыкой услаждает Херувим, Поэзией ласкает Серафим, Но их главнее — Гавриил-Архангел. Посланец Неба часто вниз слетает И порученья Бога выполняет. Посланца кроме только Иисус Был на Земле, но он здесь не служитель - Он Сын Творца; вернулся он в Обитель, Приняв земных грехов нелегкий груз. Через него о Боге люди знают, И возвращенья Сына ожидают... Имеются служители иные, У каждого свои дела и чин, И будь легки заботы неземные, Обслугу множить не было б причин. Но многотрудны здешние заботы, И испокон хватает всем работы... А выше нас — Архангел Михаил. Лишь он один, омытый вечной славой, В глаза Творца взглянуть имеет право, Лишь он один такое заслужил. Хоть почести его кому-то снятся, Но горе тем, кто хочет с ним сравняться! Тут был один юнец неосторожный, Из Райского Оркестра музыкант... Замечу, кстати,— сказочный талант, Причем талант действительный, неложный. Его музыка всех очаровала, И сам Всевышний был пленен, бывало. Но наш герой, гордыней обуянный, Забыв приличье, дерзко возомнил, Как будто он — Архангел Михаил, И в Божьи Очи глянул, окаянный! Итог деянья был весьма печальный - На Землю сослан Херувим опальный... А что же делать? В Ад его отправить? Потрафить Вельзевулу-Сатане, Чтоб тот, поджарив парня на огне, Принудил сей талант злодея славить?.. Земля живет по адскому примеру, Но там хоть выбрать можно путь и веру. Великое и мудрое решенье! Там, на Земле, иль здесь, на Небе быть - Сумеет очень скоро он сравнить... Глядишь, в душе наступит просветленье. Помается, гордыню позабудет, И впредь уже навек смиренным будет. Иди, служи. Ты многое умеешь И сможешь дело с честью выполнять, Трудом своим Обитель прославлять... Но если вдруг когда-нибудь посмеешь Закон нарушить главный — оправданье Уже не жди... И грянет наказанье! Картина втораяНовоявленный Ангел исчезает. Появляется Архангел ГавриилСвятой Петр: Вновь под тобой Обители порог, Опять стоишь в начале всех дорог. Куда собрался ты, о быстрокрылый? Хотя, конечно, если тайна это, Тогда смолкаю и не жду ответа. Гавриил: Ты помнишь, Петр, как некий Херувим Был ослеплен безумием своим И потревожил взором Божье зренье. И за проступок этот богомерзкий На Землю был отправлен отрок дерзкий. Суровое, лихое наказанье! Мне на Земле приходится бывать, И всякий раз я не могу сдержать Души томленье, страх и содроганье. С Обителью мне тяжела разлука, Ведь жизнь людей есть дьявольская мука. И вот опять туда, на твердь земную, В чужом обличье должен я сойти, Чтоб Херувима средь людей найти И передать скорее весть благую: Изгнанья кончен срок, прошла опала, В Чертог вернуться вновь пора настала. Святой Петр: Что в чьем-то теле дух его живет, И если дух вернуть, оно умрет, Закончит путь земной... Гавриил. Но не сокрыто в этом преступленье, И есть тому простое объясненье. Когда лишают жизни человека, Душа его стоит у двух дорог. Куда она пойдет — решает Бог, И ждет его иль Райская опека, Иль адское бессрочное мученье - У каждого свое предназначенье. Коль убивают грешника, мерзавца - В пылу отмщенья, в ярости войны, То на убийце нет большой вины, Ведь грешнику в Чертоге оказаться Не суждено. Потерян он для Рая, И Божий суд увидел, умирая. Безгрешной жизни злое пресеченье Ведет убийцу худшей из дорог. Пускай не сразу наказует Бог, Не снисходя до личного отмщенья, Но все ж злодей не избежит удара - Его настигнет неземная кара. А Херувим опальный — здешний житель. Он согрешил, но Бог его простил, И нужды нет, как на Земле он жил, Ему одна дорога — к нам, в Обитель. А тело что же? Днесь его зароют, Но завтра люди нарожают втрое... Картина третьяТенистый уголок. Здесь одинокий Херувим. Осторожно приближается новоявленный Серафим.Серафим: Мы незнакомы — здесь я новичок, Недолог моего служенья срок, Но знаю я: ты — Херувим опальный. Твой вид всегдашний, грустный и унылый, Меня влечет с таинственною силой. Херувим: Серафим: Похоже, ты язык людей постиг И позабыл Обители язык... Я напрягу вниманье многократно! Я постараюсь речь твою усвоить, Узнать ответ и душу успокоить. Херувим: Серафим: Но твой удел и вид меня смутил, В душе моей сомненье поселил И смутное, неясное томленье. Мне стала в тягость жизнь без перемены, Наскучили сияющие стены... Херувим: Серафим: И твой пример порукою тому. Но разве исключенью твоему Не может быть другого повторенья? Случившись раз, со мной случилось снова, И я не нахожу пути иного... Херувим: Первый рассказ ХерувимаСопровождавший меня Архангел Гавриил молча исчез, и тотчас я оказался в чрезмерно тесном и темном узилище, которое странным, непостижимым образом лишило меня свободы передвижения. Никогда прежде не доводилось мне испытывать таких неприятных ощущений, избавиться от которых не было никакой возможности. Безысходность положения привела меня в полное уныние. Воистину, трудно представить большее наказание для свободного Херувима, и я невольно пожалел об утраченных сияющих просторах Обители, где можно было беспрепятственно отдаваться музыке. Я искренно раскаивался в содеянном, но было поздно — тесные стены сомкнулись вокруг, и ничто не сулило избавленья...Я чутко вслушивался в окружавшую меня темноту. Казалось, что моя тюрьма, несмотря на свои чрезвычайно тесные размеры, вмещала кого-то еще — совсем рядом некий очень маленький невидимка без устали и остановки рассыпал сравнительно ровную дробь на совсем крошечном барабанчике. А за стеной, чуть выше и левее, громко, гулко и ритмично бухала огромная литавра, но этот неумолкающий грохот не пугал меня. Напротив, он успокаивал и казался приятным, ибо полная тишина была бы просто невыносима. К тому же, я чувствовал некую связь с невидимой литаврой и необъяснимую зависимость собственного существования от этого, казалось бы, постороннего гула... Иногда откуда-то издалека, словно пробиваясь сквозь многие преграды, до меня доносились странные звуки, которые при желании можно было бы принять за музыку, но музыку очень грубую и неуклюжую, порой приводившую меня в неистовство. Я хорошо помнил великолепные гармонии Обители, и когда невидимый упорный музыкант вел свои звуки в сторону от любимых мною небесных созвучий, мне хотелось поправить его, но... Положение мое лишало меня такой возможности, и это наказание было даже страшнее постигшей меня несвободы. И другие звуки слышал я, находясь в своем заточении. Это были безобразно воющие глиссандо, в которые вплетались невнятные барабанные дроби. Где-то выше беспрерывно бухающей литавры находился наиболее громкий их источник, и каждый каскад несуразных этих звуков предварялся сильным шорохом наподобие порыва ветра... Утешало одно: чем дольше находился я в заточении, тем больше привыкал к своей темнице. Иногда мне казалось, что с течением времени она становится просторнее. Я не испытывал неприязни к своей тюрьме, более того, мы как будто породнились с ней, с некоторых пор стало казаться, что я и она — одно целое, как слово и смысл, заложенный в этом слове. Мне понятно, что все эти перемены произошли под действием времени, хотя тебе непонятно, что обозначается этим словом. Здесь, в Светлом Чертоге Вечности, трудно понять, что такое время. Попытаюсь объяснить на понятном примере. Твоя жизнь — бесконечный ряд гимнов, сонетов, од и мадригалов. Жизнь земного человека — всего лишь один из таких гимнов, и он может быть создан полностью, наполовину или только озаглавлен. Приходит черед написанья строки, и человек может ее написать, но может и не написать. Он не знает точно, какой должна быть эта строка и очень редко угадывает, но у него нет права переписать, потому что прошел ее черед, возможность упущена, нельзя вернуться назад. Более того, человеку отпускается определенное количество строк, каждому свое, но их точное число живущему на Земле неизвестно. Сила, влекущая земного человека от строки к строке, от заглавной буквы к финальному многоточию, от начала к — концу,это и есть время. Время дает и отнимает, спасает и убивает, уносит печали и приносит предчувствия. Да, мною овладело предчувствие перемен, оно вселило в меня надежду, которая согрела душу... Вскоре предчувствие сбылось. Помню, как неумолчная литавра загрохотала с особой силой и скоростью, забушевали шорохи-ветры, звуки обычных глиссандо стали томительно протяжными и перешли в самый верхний регистр. Темница моя содрогнулась и стронулась с места. Неведомая сила влекла ее куда-то, встречая противодействие другой неведомой силы. Их противоборство вызвало во мне боль. Тебе трудно это понять, живущие в Обители не знают боли... Что-то давило на мою темницу снаружи и заставляло меня страдать. Это не было страданьем духа, который жаждал перемен и стремился к долгожданному избавленью. Страдала моя тюрьма, и то, что я ощущал при этом боль, подтверждало догадку о единстве моего духа и той оболочки, в которой я томился все это время. Вскоре стало совсем плохо, и веселый барабанчик, стучавший внутри меня, готов был умолкнуть, но тут преграждавшая путь стена, наконец-то, раздвинулась, и впереди показался свет. Переполненный счастьем, я попытался вырваться в открывшиеся просторы, но что-то мешало это сделать. Восторг сменился горьким разочарованием, догадки мои окончательно подтвердились — мой некогда свободный дух был заключен в некую подвижную оболочку, которая выбралась на свет, но так и осталась моим узилищем... Второй рассказ ХерувимаСмирившись с ужасным открытием, я захотел осмотреться кругом, и первое, что увидел, были они — жители Земли. Два огромных существа, мужчина и женщина, хотя служителю Рая эти слова ни о чем не говорят, и только из дальнейшего рассказа ты, может быть, поймешь, что это такое.Вкратце скажу, что между мужчинами и женщинами есть существенные различия, но, в общем, они устроены почти одинаково. Сверху разумное земное существо венчается шаром с отверстиями различной формы, каждое из которых имеет свое назначение; кроме отверстий, имеются выдающиеся в разные стороны приспособления, также полезные и даже необходимые в земной жизни. Верхний шар имеет название голова, это одна из важнейших частей человека, ибо голова есть жилище человеческого разума. Ниже расположено облако плотной материи гораздо больших размеров — туловище, внутри которого имеется множество устройств, обеспечивающих существование в условиях Земли. Из туловища выходят четыре довольно длинных луча, непрозрачных и изгибающихся,— два в стороны, два вниз. Нижние, под названием ноги, позволяют передвигаться по поверхности планеты, верхние, руки, производят основные действия... Ранее слышанные мною барабанно-воющие звуки на этот раз были такими близкими, явственными и громкими, что я замер в страхе. Еще больший ужас вызывало отсутствие поблизости привычной грохочущей литавры, постоянный гул которой ободрял и успокаивал меня в недавнем невольном заточении. Мое замешательство, видимо, вызвало у людей неприятное волнение. Женщина резко приблизила ко мне руку и с силой прикоснулась ею к моей оболочке. Рука была теплая и довольно твердая. Я не понимал, зачем женщина это делает, но ощутил боль, вернее, моя оболочка ощутила боль, хотя, как я уже сказал, мы с нею были единым целым. Женщина снова взмахнула рукой, и я почувствовал внутри себя сильный шорох, после которого последовало безобразно воющее глиссандо, которое можно было бы воспроизвести на гобое, в верхнем его регистре. Этот ужаснувший меня звук обрадовал людей, они зашумели громко и радостно. Мужчина взял меня на руки, повернул в другую сторону, и тут я увидел еще одну женщину, которая, в отличие от тех двоих, расположилась горизонтально. Мужчина переместился в пространстве, я оказался рядом с лежащей женщиной, совсем близко, и сразу же услышал знакомую литавру. Ее привычный звук был глухим и невнятным, но это был он, именно его слышал я с самого начала своего пребывания на Земле. Позже я узнал, что внутри каждого земного существа есть такая литавра, люди обозначают ее словом сердце. Сердце ведет человека по дороге жизни и отсчитывает время. Последним ударом сердца знаменуется финал земного существования... Услышав знакомый ровный стук, я успокоился, и вот тут произошло чудо — дух мой вновь стал свободным, он беспрепятственно парил в бездне Космоса и вскоре достиг сияющих стен Обители. Это было счастье, которое трудно передать словами. Позже, в расцвете своей человеческой жизни, я выразил это в земной музыке, но вряд ли кто-то из людей смог постичь заложенный в нее смысл... Врата Чертога были закрыты, клеймо изгнанника лишало возможности даже приблизиться к ним, и мне пришлось вернуться на Землю. Первое, что я там услышал, были уже слышанные прежде аккорды грубой и неуклюжей земной музыки. Она звучала гораздо громче и явственнее, чем прежде, источник ее находился где-то за стеной, совсем близко. Именно от этих звуков вновь явился тусклый земной свет, дух мой вновь оказался в крохотном беспомощном теле, которое лежало на чем-то мягком и теплом. Я опять был в плену, но происшедшее обрадовало, ведь мне стало понятно, что в земной жизни бывают ситуации, когда дух хотя бы иногда может расстаться с материальной оболочкой. Шло время, тело мое постепенно увеличивалось в размерах. Незаметно для себя я научился частично управлять его движениями и перемещениями в пространстве. Это пространство чаще всего ограничивалось нижней плоскостью людского жилища. Мои неуклюжие передвижения вызывали оживление и радость окружающих. Кстати сказать, общение с ними доставляло мне немало удовольствия, я испытывал к людям искреннюю любовь, и в этом нет ничего необычного. Известно, что все сущее получает жизнь по милости Творца, он сотворяет все и везде. Но земляне имеют в этом отношении некую особенность — каждый, кто входит в мир людей, имеет тело и душу. Душа дается Всевышним, тело зачинает мужчина, вынашивает и производит его женщина. Мужчина, зачинающий тело, зовется отец, или Папа, женщина, производящая тело на свет, — мать, или Мама. Явившись на Земле в образе человека, я не был исключеньем из общего правила. У меня тоже были Мама и Папа, и в течение всей своей земной жизни я испытывал по отношению к ним чувство самой горячей благодарности и несокрушимой привязанности. Моя Мама была очень доброй и заботливой женщиной, а с Папой мне просто повезло — он был музыкантом… Немного научившись передвигаться по жилищу моих родителей, я в скором времени обнаружил источник земной музыки. Это был довольно большой предмет прямоугольной формы, в передней части которого находилась длинная полка с белыми и черными полосками. Люди называют его клавесин. Папа садился за клавесин, прикасался к полоскам пальцами, и тогда начинала звучать музыка. Кусок безжизненной материи словно бы оживал, в этом было что-то невероятное. В доме, кроме Папы и Мамы, были еще два человека: пожилая женщина именем Тереза, служанка, что-то вроде семейного Ангела-хранителя, и Наннерль, моя сестра, то есть девочка, рожденная Мамой раньше меня. Папа учил Наннерль играть на клавесине, и я иногда присутствовал при этом. Довольно скоро мне стало понятно, как клавиши (так называются белые и черные полоски) соотносятся со звуками музыки. Очень хотелось проверить эти догадки на деле, но, увы, ноги мои были такими короткими, что я не доставал до клавиш, а Папа никак не мог догадаться о моем желании. Мне оставалось только сидеть на полу под клавесином и негодовать на сестру, которая никак не могла извлечь из клавесина ряд простейших терций. К тому времени я уже побывал за пределами жилища. Первый раз меня принесли в большой красивый дом, где было довольно холодно. Под высокими сводами звучала музыка, но не клавесинная, позже я узнал, что этот инструмент называется орган. Звук его был таким громким и протяжным, что я невольно заплакал. Папа подумал, что я испугался музыки, но это было не так. Люди, как и мы, поклоняются Творцу, они строят красивые дома с высокими сводами, где звучат гимны в честь Создателя. Звуки этих гимнов трудно сравнить с музыкой Обители, но все же они напомнили мне о потерянном Рае, и это стало причиной моих слез. В другой раз Папа принес меня на высокий холм, с которого открывался вид на город, где находилось наше жилище. Земной мир оказался гораздо шире и больше, чем я думал прежде. На Земле есть огромное множество живых существ, непохожих на людей, эти существа бегают, летают, ползают, плавают, издавая при этом различные звуки. Там, на холме, я узнал множество таких звуков, они показались приятными, особенно мне понравились птицы, в их песнях есть нечто, напоминающее музыку Обители. Шло время. Однажды, когда Папа был занят беседой с пришедшим в гости человеком, я проник в комнату, где стоял клавесин, и с радостью обнаружил, что мои незаметно вытянувшиеся ноги позволяют мне дотянуться до клавиш. Я прикоснулся к ним, и клавесин отозвался чистым звенящим звуком. Это была одна из самых больших радостей моей тогдашней жизни. Но, к сожалению, мне удалось сыграть только ряд простейших терций, которые когда-то не давались моей сестре Наннерль. Сразу после этого в комнату вошел Папа, он был удивлен и громко говорил о чем-то с заглядывавшим через порог гостем. Папа взял меня на руки, унес в другую комнату, и мне пришлось долго скучать у него на коленях, слушая непонятные споры взрослых. Однако, начиная со следующего дня, начались мои уроки музыки. Выражаясь понятным тебе языком, я перешел к следующей строке своего земного гимна. Третий рассказ ХерувимаПапа был хорошим учителем, хотя не сразу понял я это. Поначалу казалось, что как только мои пальцы прикоснутся к клавишам, тотчас явится и зазвучит небесная музыка. Но чуда не происходило, клавесин не хотел воспроизводить песнь души, он оставался куском неразумной, бесчувственной материи, и вместо стройных созвучий слышал я безобразный набор звуков, который удручал Папу, а более того раздражал меня самого. Ночной порой душа моя возносилась к сияющим стенам Обители, откуда слышались светлые и радостные гармонии, там все было привычно и понятно, но когда приходил новый день, все рушилось, и было невозможно что-либо изменить.Постепенно во мне угнездилась некая мысль, повергшая меня в уныние. Музыка Неба создается для восхваления Небесного Отца, она имеет силу лишь там, в Обители, и совершенно непригодна на Земле. Земная музыка, даже обращенная к Создателю, говорит прежде всего о людях, об их чувствах и устремлениях. Чтоб создавать такую музыку, надо познать людей, мир, в котором они живут, радуются и печалятся, соглашаются и негодуют, любят и ненавидят... Выбрав свою дорогу, я, искушенный в гармонических созвучиях Небесных Сфер, создавший бесчисленное множество сладостных творений, должен был начинать с самого простого. Но мне повезло — Папа, как я уже говорил, был хорошим учителем, познавшим и законы земной музыки, и многие тайны человеческой жизни. Опальный небожитель всецело доверился земному человеку и не ошибся. Под его умным водительством я очень быстро осваивал музыкальную премудрость землян; будучи ребенком, поражал окружающих игрой на клавесине, скрипке и вошедшем в моду новом инструменте — фортепьяно. Иногда мне казалось, что Папа догадывается об и н о м происхождении своего сына — он делал многое, чтоб я познал земной мир. Когда мне было семь с половиной лет, мы отправились в большое путешествие, во время которого я увидел множество новых земель и городов, бесчисленное количество раз я играл для многих и многих людей, которые приходили подивиться на вундеркинда — чудо-ребенка. Они кричали: — Браво, Моцарт! — а я смотрел на них, стремясь запомнить лица и глаза, потому что именно через глаза можно проникнуть в душу человека. За годы скитаний я окончательно убедился, что жизнь людей — чрезвычайно трудное занятие. Счастливы немногие — только те, которые умеют установить и сохранить равновесие души и тела. Но это непросто: на каждом шагу тело подстерегают болезни, голод и холод, вызванные ими страданья угнетают душу, навевают уныние, тоску и отчаянье, превращают жизнь в невыносимую пытку. И, напротив, благоденствие тела часто приводит к душевной лени, а бездеятельность души делает жизнь бессмысленной. Я чувствовал, что все это можно показать звуками земной музыки, но... Но такая музыка не нужна тем, от кого зависит благоденствие тела Моцарта и его близких... Но в жизни людей есть иное счастье — любить и быть любимым. Говорю не о тех чувствах, которые я испытывал и до сих пор испытываю к Папе, Маме и Наннерль. Эти чувства непорочны, чисты и священны, они чем-то похожи на всеобщую, несокрушимую любовь к Создателю. Но бывает другая, которая возникает между мужчиной и женщиной, и есть в ней то, чего никогда не найдешь в бестелесном мире Обители. Земная любовь — манящая чаша с пьянящим напитком, он сладок и горек одновременно, и нельзя узнать, от кого — от Бога или вечного врага его — эта полынная сладость, эта медовая горечь, и невозможно пройти мимо чаши... Это может показаться странным и невероятным, но земляне знают великую тайну, недоступную обитателям Рая: Бог сотворил первого человека по образу и подобию своему, и этим человеком была женщина. Потом был сотворен мужчина, но он оказался недостоин прекрасной, богоподобной Лилит — таково было имя первой женщины. Тогда она исчезла, удалилась, но куда? Может быть, в царство вечного мрака, о котором не принято говорить в Обители? Тогда Бог сотворил из ребра мужчины другую женщину — послушную, домовитую, не очень пекущуюся о своей внешности... Врагу света пришлось приложить немало усилий, чтоб внушить ей некое основополагающее понятие, и лишь плод с древа познания заставил ее вспомнить о своей женской природе. Итогом этого стало рождение человечества и начало трудной жизни земного человека. Но иногда покинувшая Небо, неизвестно где обитающая Лилит возвращается на Землю, и тогда любая сельская простушка становится богиней, и гордые мужчины не могут устоять перед ее чарами... Нет, не поймешь, ведь ты не изведал, как пронзает душу лукавый женский взгляд, как бьется сердце от прикосновенья, какой гибельной серенадой звучит сокровенный шепот милых уст... Четвертый рассказ ХерувимаЯ соединился с одной из земных женщин. Звали ее Констанца, она была прекрасна. Вместе мы до дна испили чашу любви, и я узнал, как бренное тело, созданное, казалось бы, для одних только страданий, становится источником блаженства, от которого душа взмывает ввысь и достигает сияющих стен Обители... Я, поражавший и увлекавший людей прекрасными созвучиями, я, искушенный в великолепных гармониях Вечности, готов поклясться, что земная любовь способна хотя бы на краткие мгновенья подняться выше любой музыки. О, если бы жизнь состояла только из этих мгновений! Увы, земной путь людей, как я уже говорил, чаще всего труден и безрадостен, он наполнен страданиями и борьбой за выживание, хотя в этом тоже есть великий смысл. Блаженство обитателей Рая вечно, но неощутимо, его просто не с чем сравнить, поэтому оно не имеет цены. И как же дороги, как прекрасны и памятны редкие искорки человеческого счастья, ослепительно ярко вспыхивающие в сумраке земной жизни!Я был музыкантом и сочинителем музыки, только исполнением и постоянным, безостановочным созданием все новых и новых творений мог я бороться за хотя бы сносное существование — свое и своих близких, среди которых была Констанца и родившийся у нас сын Карл Томас. Его появление позволило мне изведать новые чувства. Целую вечность на Небе и много лет на Земле я творил музыку, но это были только бестелесные звуки. Теперь я сотворил Человека и почувствовал себя Создателем, как ни кощунственно это звучит. Князя тьмы обвиняют в том, что он коварно подстрекает род людской к богопротивной гордыне. Но не будь его вовсе — разве я не испытывал бы гордости за это сотворенное мною крохотное, сморщенное, орущее чудо? Я не нашел в нем небесного отблеска, Карл Томас явился на свет обычным человеком, но он был моим сыном, и этого вполне достаточно... Я создал много самых разных музыкальных произведений, но именно после рождения сына появилась симфония соль-минор, в которой впервые почувствовалось что-то неземное, в звуках ее слышалось пенье херувимов и отражались сияющие стены Обители. Как же много нужно было пережить и вытерпеть, чтоб снова приблизиться к изгнавшему меня Небу! А я стремился к нему, но не потому, что земная жизнь тяготила меня — причина была в другом: гармонии Обители не могут звучать на Земле, но служат единственным, прекраснейшим образцом для земной музыки, которая есть отражение человеческой души, а душа стремится ввысь, в Небо. Я узнал многих музыкантов и сочинителей, в своем стремлении к Небу они достигли разных высот. Некоторые возвысились настолько, что слышат Музыку Сфер и, обладая опытом земной жизни, перекладывают слышимое в привычные для землян образы. Стезя сих немногих, кому помимо их желания доверена Небесная Тайна, легка и трудна одновременно: легко передать то, что слышишь, но трудно не возгордиться при этом, не пренебрегать счастливой долей, не отвлекаться на сладкие соблазны людской суеты, ибо придет срок, и спросится с них... Другие оказались ниже, где не слышны Звуки Неба, но до внутреннего слуха творцов долетает предостерегающий голос, который не позволяет относиться к трудам своим небрежно и беспечно. Эта дорога дважды трудна, потому что, первое, говорится им: так нельзя! — а как нужно? — на вечный сей вопрос Сферы безмолвствуют; и второе: не имея явных обязательств перед Небом, смутно чувствуют сии несчастные некий долг, пренебрежение которым делает жизнь пустой и бессмысленной... Большая же часть столпилась еще ниже, у самой почвы, куда долетает лишь небесное сиянье; этот отраженный поверхностью свет возбуждает непреодолимое желанье и высокие мечты, горние же звуки и предостерегающий голос не достигают сего места, и счастливые безумцы творят жадно, неограниченно, необузданно — легка их дорога, но жалок итог пустых трудов и вдохновений... Пятый рассказ ХерувимаВ начале мирозданья был мрак и хаос. На смену ему пришел свет и порядок, за это мы вечно благодарим Господа, ибо Он и есть Всевышний Свет. Земля — одно из многочисленных детищ Создателя, она заботливо окутана Его благодатным сияньем, освещена солнцем, луной и звездами, жизнь людей обласкана огнем, который вспыхнул от Божьих Очей и был принесен на Землю Архангелом Михаилом... Там, на Земле, я много раз видел радугу — поверь, это прекраснейшее зрелище. Мне объяснили, что семь ее разноцветных лучей, соединяясь и сливаясь воедино, образуют белый свет. Теперь я думаю: почему в радуге нет восьмого, черного цвета? Ведь без него жизнь людей немыслима. Я очень много ездил по разным странам и хорошо знаю о том, что самые плодородные почвы, дающие наиболее полезные и вкусные плоды, имеют черный цвет... На смену белому дню приходит черная ночь, это ужасно, но именно ночью люди отдыхают от дневных трудов, лишь в темноте возможны самые сокровенные ласки мужчин и женщин, и к этим ласкам подвигает их являющаяся из мрака Лилит... Людей страшит непроглядная тьма смерти, именно эта глухая непроглядность заставляет их упорно цепляться за самое порой жалкое существование, вольно или невольно ценя священный дар небес... Когда Мама закончила свой земной путь, это было черной бедой, но тем более радостным и светлым праздником стало для меня рождение сына, властно утвердившее несокрушимое торжество жизни... Чем больше в ней черного цвета, тем настойчивей люди тянутся к белому, тем сильнее стремятся они к Негасимому Всевышнему Свету. Минорная тональность музыки может навеять уныние, тоску и скорбь, но как отрадно поверить в надежду, которой пронизан идущий на смену минору жизнеутверждающий мажорный финал! От немеркнущего сиянья Райского Чертога жизнь Земли и ее обитателей отличает именно черный цвет: населяя эту жизнь болью, страхами и страданьем, он делает ее полной, учит ценить благо и верить в лучшее...Там, на Земле, я слышал музыку, которую создал тот, кто жил раньше меня. При первых ее звуках я почувствовал, а позже окончательно убедился в том, что он — мой собрат, так же, как и я, изгнанный когда-то из Обители. Люди, среди которых он жил, называли его Бахом. Ему удалось все или почти все из того, к чему я стремился. Творения лучших земных музыкантов помогли мне постичь природу человека, но музыка великого Баха... Его божественная музыка указывала мне путь к Небу. Однажды ко мне подошел человек в черном. Я узнал его — то был Архангел Гавриил. Возликовал дух небесного херувима, сердце Моцарта сжалось тревожно и больно. Черный человек заказал мне Реквием и удалился. Мои дни на Земле были сочтены... Но жизнь Моцарта закалила меня и научила не поддаваться унынию даже в самом трудном положении. Я продолжал работать, я старался успеть как можно больше. Боль и страданье вцепились в мое тело — это было напоминанием свыше и последним предупрежденьем, но я все так же трудился, я выполнял заказ черного человека и знал, что Реквием создается для меня самого. Наказанный и прощённый херувим вкладывал в эту музыку всю свою покорность и смирение перед Всевышним. Умирающий молодым Моцарт протестовал против явной несправедливости и в то же время стремился к тому, чтоб в его предсмертные гармонии не прокралась униженная жалоба... В день смерти Моцарта в театре давали одну из моих опер, и доктор, вызванный к постели умирающего, не хотел уходить из зала, не дослушав музыки до конца. Потом он все-таки пришел и рассказал, что публика была в восторге, зрители без конца вызывали актеров и кричали: — Браво, Моцарт! Браво, Моцарт! — с этих слов начиналась когда-то моя земная жизнь... Круг этой жизни замкнулся, я покинул Землю и вернулся в Обитель. Там, в мире людей, остались те, кого я любил — Констанца, Карл Томас, Наннерль и многие другие. Здесь я встретил души тех, кого любил и люблю ничуть не меньше — Папа, Мама... Но они не узнали меня, потому что души Моцарта не существует — есть только дух опального херувима. Я искал собрата, который был на Земле великим Бахом, но не нашел его. Мне понятно, что, вернувшись из мира людей, он не смог, как и я теперь, создавать музыку Обители. Поэтому он исчез — так же, как в скором времени исчезну я... О Серафим! Твои белоснежные крылья не запятнаны пылью земных дорог, не забрызганы слезами отчаянья и горя, твой взор не замутнен скорбью об утратах, ты не знаешь, что такое голод, холод и страданье, ты окружен вечным сияньем Чертога, твое предназначенье известно тебе, и есть все возможности к его наилучшему исполненью... Подумай, стоит ли удовлетворение твоей любознательности тех суровых испытаний, что ожидают тебя в мире людей? Готов ли ты к ним? Не пожалеешь ли о невосполнимой потере? Остановись, о белокрылый, и подумай. Подумай, и остановись! Серафим молча удаляется. ЭпилогУходит ночь, и наступает утро,Но остается отзвук странных снов... Хвала Творцу! Он управляет мудро С высот своих громадою миров, И все Ему известно, все послушно Во все века в обители любой... А мы бежим по жизни простодушно, Не замечая звезды над собой. Лишь иногда фантом грядущей смерти Остановить нас может на лету, И, оторвавшись от привычной тверди, Со страхом смотрим в мрак и пустоту. Помедлим чуть и убегаем снова Осуществлять минутные мечты, И греет нас спасительное слово: Природа-Мать не терпит пустоты! Да, на родной груди Земли-старушки Закон такой вовек неодолим... Да, умер Моцарт... ...Но родился Пушкин - Поэзии Великий Серафим! Земная жизнь небесно им воспета. Но как он вынес, как он превозмог Тупой и темный гнет восьмого цвета, Того восьмого, что отринул Бог? Как в том, что Небо черным называет И числит испокон за Сатаной, Он ощутил тепло людского рая И разглядел душою свет земной? Какую заслужить хотел награду, В какие свято верил чудеса, Когда свой вызов — "Гавриилиаду" - Бросал наотмашь прямо в небеса? Ответа нет. Давно погасли свечки, Лишь помнят люди много-много лет, Как черный человек у Черной речки Вздымал спокойно черный пистолет... |
