Библиотека |
|
|
 Список публикаций
Не опубликованное в СМИ9 мая 2005 г. Я вновь встретился с войнойОтец жив!ТАК СОВПАЛО, что 25-я годовщина Победы памятна для меня потерей деда с материнской стороны — Мамада Салимова, который в годы войны работал на каком-то оборонном заводе под Свердловском. Вскоре от старых ран начал быстро слепнуть мой отец, Очил Гулямов, который с боями дошел до Варшавы.В 30-й День Победы я участвовал в батальной сцене на школьном дворе (в Самаркандской области УзССР). На почетной трибуне с другими участниками войны сидел и слушал наши искренние попытки воссоздать сцену боя, со слезами на тогда уже окончательно ослепших глазах, мой отец. Он даже после незначительных упоминаний о войне не мог уснуть ночью или просыпался в холодном поту от кошмарных снов… Он так и не смог привыкнуть к положению беспомощного слепца, ступал по земле с большой опаской и железной хваткой бывшего кузнеца цеплялся за локоть своего поводыря. Мой юношеский максимализм хотел, чтобы он рассказывал о своих подвигах и, несмотря на свои увечья и слепоту, выглядел героем с несгибаемой волей. Очень поздно я понял, что война для него продолжалась до последнего дыхания. Отец два года не дотянул до 40-летия Победы... 48-й День Победы мы встречали у нового памятника павшим воинам в деревне Шутовщина Кировской области. Возможно, это был первый такой монумент, возведённый и открытый не только в Кировской области, но и во всём "постсоветском пространстве". Сегодня у нашего памятника стояло только четыре ветерана — войныпримерно в пять раз меньше, чем 15 лет назад… Сегодня, в 60-й День Победы, я вижу перед собой человека, до боли похожего на моего отца. Он тоже с неохотой рассказывает о войне, считает, что ничего героического при трёх ранах и одной контузии, трёх орденах (Славы III степени, "Красной звезды", Отечественной войны I степени) и медали ("За отвагу") не совершал: "Выполнял приказы, бежал, стрелял…". Правда, один раз за всю службу Иван Станиславович Драверт отказался выполнить приказ… Штрафная ротаВЗЯЛИ Каунас, бывшую столицу Литвы, переправились на левый берег. Батальон, где служил Иван Станиславович, послали охранять брод, чтобы немцы не перешли через Неман и не ударили в тыл нашим войскам. Он тогда был начальником радиостанции:— Мой помощник был хороший мужик, храбрый, но в радио ничего не понимал. Обстановку надо было докладывать каждый час, 24 раза в сутки. Через 5 дней на том участке фронта немцев прогнали. Мы кое-как добрались до стоянки нашей дивизии в лесу, сходили в баню, поели. Только легли спать, бежит посыльный, ищет меня: — Вставай, поедешь с разведчиками в разведку. — Не поеду, я пять суток не спал. Идёт командир взвода: — Вот тебя назначили… — Не поеду, у меня башка трещит, я усну дорогой. Он ушёл, пришёл ротный, капитан. Я его уже матом покрыл… Приходит посыльный из штаба полка. Я плюнул и пошел. И вот меня отправили с разведчиками. Правда, они верхом были, а я с помощником, радиостанцией и продовольствием, на пароконной повозке. Так что я немножко отоспался. После выполнения задания (мы разведывали оборону противника) обоих нас — в штрафную роту. Штрафная рота — 140 человек, все — уголовники, имели по 10 лет по суду. А командир роты их боялся. Мы двое были его телохранителями. Он с ними расправлялся круто, бил в морду, одного застрелил. И вот вышли мы к границе с Германией — 18 человек из 140. Всем нам — амнистия. Два года назад, через 60 лет, за праздничным столом, я сказал своему командиру полка, Г.А. Зубареву: — Георгий Арсентьевич, вы меня тогда правильно отправили в штрафроту — приказы надо выполнять: можешь или не можешь, всё равно выполнять. А его жена, которая тоже служила у нас в полку, по медицинской части, испугалась: вдруг возьму да стукну по голове мужа бутылкой. Всё кончилось хорошо. "Я не стратег, и даже не тактик"ДЛЯ МНОГИХ цифры о потерях на Великой Отечественной войне — всего лишь цифры: миллион туда, миллион сюда, какая разница. Для бойцов той войны каждая смерть — это потеря товарища по оружию, который только что писал письмо любимой, травил анекдоты, дымил махорку, сидел с котелком солдатской похлёбки и у тебя на глазах разлетелся на куски от вражеского снаряда…— Я не стратег, даже не тактик какой. Но до сих пор не могу понять, как это произошло, что солдатская жизнь ни гроша не стоила? Люди гибли у меня на глазах тысячами, иногда даже не от пуль и снарядов, хотя можно было их поберечь, спасти их жизни. У меня было боле трёх с половиной тысяч книг о войне, которые потом раздал по кировским госпиталям. Вот я прочитал все эти книги. И меня до сих пор удивление берёт. В сорок третьем году у нас не было ни техники, ни авиации, ни танков, ни артиллерии (ну где-то попукают, "бах!", бах!", "Встать! Бегом!", чего, куда они выстрелили — не знаем), ни танков и самолетов в достаточном количестве. Поэтому шли лбами. Поэтому так нас и стреляли… Но в 45-м году техники было много больше, чем у немцев — во всяком случае, на нашем участке. Почему же так гибли люди? Всё время приходили пополнения, пополнения… И мы-то в 43-м, две тысячи гавриков, приехали на пополнение, молодые парни все, сержантики. Никого не осталось, очень быстро… Мне просто везло. Временами было невыносимо тяжело. Представляете, привели наш корпус (72-й корпус 5-армии III Белорусского фронта) 1 марта 1944 года в район Орши. Задача такая: наши прорвут фронт — мы, резерв, входим в этот прорыв и сходу берём Оршу, узел железных и шоссейных дорог. Ничего этого не получилось. Тех, кто прорывал фронт, перебили. Мы наблюдали, как они каждое утро начинали наступать и как… лежали потом… Их остатки увели, нас — на их место. А дело было в чём. Осенью сорок третьего наши наступали. Немцы укрепились под Оршей основательно — блиндажи, доты, окопы, траншеи наверху. Там холмы, леса нет. А наши дошли низом и дальше не могли идти, окопались метрах в 50-100 от немцев. И всю зиму там просидели в ледяных траншеях, хорошо простреливаемых с удобных позиций немцев. И вот нас привели в эти окопы. Началась весна, пошла вода. Если зимой мы спали сидя, в ледяной траншее, пришлось встать — вода дошла до колен. Много было южных ребят из Кавказа, Средней Азии. Они не выдерживали. Я оттуда вышел через 10 дней, или побольше чуть. У меня нарывов и чирьев было от затылка до пят и отморожена левая нога. А ребята, которые не привыкли к холодам и морозам, они просто падали и умирали. Мы ходили по трупам замерзших товарищей… "Я не герой, герои — другие"— ПЕРВУЮ награду, медаль "За отвагу", я получил на Смоленщине, когда в роте из 200 человек нас осталось 14.Самый большой ущерб немцам нашим подразделением был нанесён, по-моему, 27 июня 44 года под Витебском, когда мы уничтожили удиравших на запад эсэсовцев, власовцев и полицаев. За тот бой мне вручили Орден Славы III степени. "Красную звезду" мне дали за Восточную Пруссию, а Орден "Отечественной войны" I степени получил 10 лет назад. В общем, вышло так, что за три раны получил три ордена, а за контузию — медаль. Откупались что ли, наградами… Героиней была моя мать, Зоя Сергеевна Батурина, которая умерла на своем рабочем месте. Она была главным хирургом Кировского областного управления эвакогоспиталей и главным хирургом Кировской област. За свою хирургическую биографию сделала более пяти тысяч сложнейших операций. Была награждена орденом Трудового Красного знамени. Есть расхожая фраза: награда нашла героя. Это замечательно, когда людей награждают по заслугам, находят героев даже через десятилетия. У меня на глазах люди совершали подвиги, достойные Звезды героя, а получали… почетные грамоты или вовсе ничего не получали. А бывало, как я прочитал в "Военно-историческом журнале", лепили героев "по заказу" политорганов. Был такой эпизод, В г. Николаев бросили десант. 104 человека, сухопутная и морская пехота, удерживали элеватор и крупные силы немцев отвлекали на себя. Почти все погибли. Сталин приказал всех представить на Героя. Как оказалось, всех моряков знают поименно, а пехотинцев — нет, их документы немцы потопили вместе со штабом. Кого тогда награждать? Если сообщить товарищу Сталину, можно получить взбучку, или же он отменит приказ. Вписали в представление, видимо, вымышленные имена… А того мужика, который на самом деле совершил подвиг, приписываемый Гастелло, врезался в танковую колонну и погиб, наградили, как и меня, орденом Отечественной войны I степени через 50 лет после войны. Срам? Срам! …И продолжается бойДЛЯ БОЙЦОВ Великой Отечественной, к сожалению, война ещё не кончилась: всё ещё кровоточат раны, сидят в теле осколки, где-то срывают с их груди заслуженные награды, где-то выталкивают из автобуса: "Плати!". Каждому из них с первых послевоенных дней мучительно трудно было вгрызаться (именно вгрызаться!) в мирную жизнь. Кого-то она принимала, кого-то выталкивала обратно в войну…— После войны я закончил Свердловский юридический институт и был направлен в Барнаул прокурором отдела общего надзора в прокуратуре Алтайского края. К тому времени раны меня особо не беспокоили — молодой организм брал своё. Думаю, молодой и здоровый, неудобно ходить инвалидом 2-й группы и пошёл сдавать документы в военкомат. А там мне вручили военный билет лейтенанта. Всю войну после пехотного училища прослужил сержантом — перед самыми выпускными экзаменами нас, будущих лейтенантов, срочно отправили на фронт: "Звание вас догонит" Догнало. В сорок девятом. В 1952 году прокурор края пригласил меня к себе и предложил должность начальника этого отдела. Я согласился и начал исполнять обязанности. Представление послали в Москву, в Генеральную прокуратуру. Пришел ответ: "Не желательно". Мой отец, Драверт Станислав Адольфович, поляк, родился в городе Уржуме. Там родились его отец, дед, прадед. В тридцать восьмом он, гинеколог, был арестован по статье 58 за шпионаж, диверсию и организацию антисоветской группировки. Материалы на него передали в "тройку". Там посмотрели — чушь болотная, и вернули обратно. Послали второй — раз"тройка" признала его виновным и осудила на отбытый срок. Около двух лет отец отсидел в подвале под замком Булычева на ул. Ленина. Потому что, если его оправдывать, тогда с тех, кто ему выбил зубы, перепонку, два года держал в подвале, надо было спросить. Позже ему выплатили (редчайший случай!) зарплату за эти два года, дали звание "Заслуженный врач РСФСР" и персональную пенсию. Реабилитировали после смерти Сталина. Но отец не озлобился, не опустил руки: как был доктором, так и остался им — за 60 лет практики провёл более 10 тысяч сложных операций. Мне прокурор говорит: подожди, все это пройдет. А я говорю, раз ситуация так складывается, мне здесь делать нечего. Я ушёл работать в самый глухой леспромхоз, в далекий районный центр Турочак Горно-Алтайского автономного округа. Этот районный центр знаменит тем, что с 39 года там с семьёй жил Войцех Ярузельский, первый президент Польши. Иван Станиславович тоже никогда не держал обиды на Советскую власть — в меру своих сил трудился на различных ответственных руководящих должностях (Совнархоз, 41-й завод, Кировский шинный), коммунист с 1944 года (всё еще участвует в партийной жизни и платит взносы). Я хочу, чтобы война… не кончаласьНЕ В ТОМ смысле, чтобы гремели пушки, раздавались автоматные очереди, лилась кровь, нет. Наши отцы и деды, выполнив свою миссию в этом мире, постепенно покидают нас. Вместе с ними уходит целая эпоха.— Из выпускников Свердловского юридического института 1949 года, с которыми я всегда поддерживал дружеские отношения, сейчас живы только трое. А когда я работал на шинном заводе заместителем гендиректора по снабжению (ушёл на пенсию в марте 1984 года), обычно был организатором празднования Дня Победы. У меня в списке было больше семисот пятидесяти участников войны. Сейчас их 84, половина не ходит, лежачие. Месяц назад нас вызвали в бывший Дом культуры шинного завода сфотографироваться. Пришло порядка 25 человек… * * * Я хочу, чтобы Великая Отечественная война, память о ней, память о тех людях, которые в ней победили, благодарность к ним, продолжали в нас, в наших соседях, жить. Чтобы не было повторения. Чтобы больше не плакали горькими слезами матери и жены, невесты, не оставались сиротами дети. Чтобы не черствели наши души. Фархад ГУЛЯМОВ, журналист |